К восьми часам личный учет тех, кто еще мог стоять, был закончен. Стемнело, небо затянули серебристые барашки. Возвращались трудовые коммандос. Им специально устроили сверхурочные, чтобы управиться с вновь прибывшим транспортом. Коммандос по расчистке развалин снова нашли оружие. Уже в пятый раз и на одном и том же месте. В этот раз была приложена записка: «Мы помним о вас». Заключенные давно поняли, что оружие по ночам прятали для них рабочие военного завода.

— Полюбуйся-ка этой неразберихой, — прошептал Вернер. — Ничего, пробьемся.

Левинский прижимал к груди плоский пакетик.

— Жаль, что мало. Работы осталось всего на два дня, не более. Тогда и разбирать будет нечего.

— Шагом марш, вперед! — скомандовал Вебер. — Перекличка будет позже.

— Черт возьми, почему у нас до сих пор нет пушки? — прошептал Гольдштейн. — Ну и не везет же нам!

Они маршем прошли к баракам.

— Новичков в дезинфекцию! — объявил Вебер. — Мы не хотим, чтобы занесли тиф или чесотку. Где старший по помещению?

Появился старший.

— Вещи этих людей необходимо дезинфицировать, чтобы не было вшей, — сказал Вебер. — У нас хватит для них носильного белья?

— Слушаюсь, господин штурмфюрер. Месяц назад получено еще две тысячи пар.

— Ах, да, верно, — вспомнил Вебер. Одежду прислали из Освенцима. В лагерях смерти всегда достаточно вещей, чтобы поделиться ими с другими лагерями. — Ну-ка, всех в баню!

Раздалась команда: «Раздевайсь! Всем мыться. Форменную одежду и белье положить сзади, личные вещи — перед собой!»

Потемневшие от грязи люди заколебались. Прозвучавшая команда действительно могла означать баню: но точно так же, как и отправку в газовые камеры. Туда в лагерях смерти отправляли нагишом тоже под предлогом мытья. Только вот из душа шла не вода, а смертельный газ.

— Что будем делать? — прошептал узник Зульцбахер своему соседу Розену. — Упасть на землю?

Они разделись. Вспомнили о том, что очень часто им приходилось в считанные секунды принимать решение о жизни и смерти. Они не знали, что это за лагерь. Если лагерь смерти с газовыми камерами, то лучше притвориться, что упал в обморок. Тогда появится хоть малый шанс продлить жизнь, ибо потерявших сознание, как правило, не сразу тащат на смерть: ведь даже в лагерях смерти убивали не всех. Если в этом лагере нет газовых камер, разыгрывать потерю сознания небезопасно. Очень может быть, что ввиду бесполезности воткнут шприц, и конец всему.

Розен посмотрел на потерявших сознание. Отметил для себя, что никто не старается привести их в чувство, и сделал вывод, что, наверное, до умерщвления газом дело не дойдет. Иначе загоняли бы максимально большими партиями.

— Нет, — прошептал он. — Еще нет…

Ряды узников, ранее казавшиеся темными, теперь засветились грязно-серым цветом. Заключенные разделись донага; каждый был человеком, но об этом они уже почти забыли.

Весь транспорт прогнали через огромный чан с концентрированным дезинфекционным раствором. На вещевом складе каждому бросили по паре одежды. И вот теперь шеренги заключенных снова выстроились на площади для переклички.

Они быстро оделись и чувствовали себя почти счастливыми: они оказались не в лагере смерти. Зульцбахеру вместо нижнего белья подкинули шерстяные женские подштанники со шнурками, а Розену — священнический стихарь. Все это были вещи, принадлежавшие умершим. В стихаре было входное отверстие от пули, вокруг которого тянулось желтовато-растекшееся кровяное пятно. Часть людей получила деревянные башмаки с острыми краями, которые попали сюда из концлагеря в Голландии; по сути это были орудия пыток для непривычных, истертых в кровь ног.

Вот-вот должно было начаться распределение по блокам. И в этот момент в городе завыли сирены. Все взгляды были устремлены на начальника лагеря.

— Продолжать! — кричал Вебер сквозь шум.

Эсэсовцы и старшие из заключенных возбужденно бегали взад и вперед. Шеренги заключенных спокойно стояли на месте; только головы были чуточку приподняты да на лицах отражался блеклый лунный свет.

— Головы пригнуть! — крикнул Вебер.

Эсэсовцы и специально назначенные дежурные метались вдоль шеренг и громко повторяли команду. На мгновение и они сами бросали взгляд на небо. Их голоса тонули в окружающем шуме. Пошли в ход и дубинки.

Сунув руки в карманы, Вебер прохаживался по краю площадки. Никаких указаний он больше не давал. Примчался Нойбауэр.

— Что случилось, Вебер? Почему люди еще не в бараках?

— Распределения не было, — ответил флегматично Вебер.

— Все одно. Им нельзя здесь оставаться. На такой открытой площадке их могут принять за войска.

Нойбауэр знал, чего ждет Вебер — что он побежит в убежище. От досады он остановился.

— Только последние идиоты могли прислать нам этих парней, — ругался он. — Своих собственных бы лучше прочесать, а тут шлют нам еще целый транспорт! Абсурд! Ну почему эту банду не отправить в лагерь смерти?

— Наверно, лагеря смерти слишком далеко отсюда, на Востоке.

Нойбауэр поднял взгляд.

— Что вы имеете в виду?

— Слишком далеко отсюда, на Востоке. Автомобильные и железные дороги необходимо использовать для других целей.

Вдруг Нойбауэр почувствовал, как у него от страха сводит живот.

— Ясное дело, — сказал он ради самоуспокоения, — для отправления на фронт. Мы новеньким сейчас покажем!

Вебер ничего не ответил. Нойбауэр угрюмо посмотрел на него.

— Пусть люди лягут на землю, — сказал он. — Тогда они не так похожи на войсковое подразделение.

— Слушаюсь. — Вебер не спеша сделал несколько шагов. — Ложись! — скомандовал он.

— Ложись! — повторили эсэсовцы.

Шеренги слились в единую массу. Вернулся Вебер. Нойбауэр уже хотел пойти домой, но что-то в поведении Вебера ему не понравилось. «Почему он задержался? Вот ведь неблагодарная тварь, — подумал он. — Едва получил крест за боевые заслуги, как уже снова обнаглел. Экая метаморфоза! В общем-то что ему терять? Два куска железа на дурацкой груди этого героя, больше ничего. Одно слово, ландскнехт!»

Больше налета не было. Через некоторое время прозвучали сигналы отбоя тревоги. Нойбауэр повернулся к Веберу лицом.

— Как можно меньше света! Поскорее закончите распределение по блокам. В темноте ведь мало что видно. Остальное доделают завтра старосты блоков вместе с канцелярией.

— Слушаюсь.

Нойбауэр на миг замер, наблюдая за тем, как расходится транспорт. Люди с трудом расправляли плечи. Одних, заснувших от изнеможения, товарищи никак не могли разбудить. Другие, вконец измученные, не могли идти.

— Умерших оттащить во двор крематория! Тех, кто без сознания, взять с собой!

— Слушаюсь!

Сформировавшаяся колонна медленно двинулась вниз по дороге к баракам.

— Бруно! Бруно!

Нойбауэр резко обернулся. От ворот через площадь бежала его жена. Она была близка к истерике.

— Бруно! Где ты? Что случилось? Ты…

Она увидела его и остановилась. За ней шла дочь.

— Что вы здесь делаете? — спросил Нойбауэр свирепо, но тихо, потому что Вебер находился неподалеку от него. — Как вы сюда прошли?

— Часовой. Он ведь нас знает! Ты не вернулся, и я подумала, с тобой что-то случилось… Все эти люди…

Зельма оглянулась, словно пробуждаясь ото сна.

— Разве я не говорил, что вам следует оставаться в моей служебной квартире? — спросил Нойбауэр все так же тихо. — Разве я не запрещал вам появляться здесь?

— Папа, — проговорила Фрейя. — Мама жутко перепугалась. Эта пронзительная сирена, совсем рядом с…

Транспорт свернул на основную улицу и пошел у обочины вплотную мимо них.

— Что это? — шепотом спросила Зельма.

— Это? Ничего! Транспорт сегодня прибыл.

— Но…

— Никаких но! Вам тут нечего делать. Давайте отсюда! — Нойбауэр оттеснил их в сторону. — Ну, ну! Уходите!

— Но как они выглядят! — Зельма рассматривала лица, мелькавшие в лунном свете.

— Выглядят? Да это же заключенные! Изменники родины! Как они еще должны выглядеть? Может, как коммерции советники?